Глава 23

 Уоррик испытывал противоречивые чувства: с одной стороны — полное удовлетворение, с другой — недовольство и раздражение. Эта раздвоенность его не устраивала. Погружаясь в эту светловолосую ведьму, он испытывал невероятное удовлетворение. Особенно приятным было то, что он при этом приводил в исполнение свой план возмездия. Такое огромное удовольствие Уоррик мог испытывать только по этой причине. Но вообще-то он не должен был бы испытывать ничего подобного, ибо поначалу у него не было намерения еще раз прикасаться к ней, после того, как ее освободили от цепей. Конечно, Уоррик намеревался продолжать ее мучить, вызывая в ней все больше и больше угрызений совести и чувство стыда. Он даровал ей жизнь, и эта женщина должна расплачиваться за это.

 Но сегодняшний вечер показал, каким глупцом он был, думая, что заставит Ровену при исполнении интимных услуг испытывать чувство стыда. Она вместо этого сама возбуждалась, и то, что она желала его, наполняло Уоррика страстным желанием. Пока еще он сопротивлялся этому сладкозвучному зову сирены и отсылал Ровену прочь. Однако мысль о ней не выходила у него из головы; она продолжала мучить его разум и тело.

 То, что она заставляла его страстно желать ее, должно было бы приводить его в ярость. Это можно было сравнить с тем его беспомощным состоянием, когда он находился в ее власти. И он таки боролся, стараясь победить в себе огромное желание привести ее опять сегодня вечером к себе. Но как только ему пришла в голову мысль, что само ее положение в замке давало ему все необходимые права, чтобы он мог позвать ее, борьба с самим собой закончилась: он потерпел поражение.

 Сейчас он склонился над ней и смотрел на нее. Она делала вид, что спит, надеясь избежать дальнейшего к ней внимания с его стороны. Он улыбнулся про себя. Он даже не ожидал, что она окажется такой забавной. Ее решимость, ее попытки открыто ему не повиноваться, казались ему смешными. В основном она действительно его боялась, но часто она слишком сердилась на него, и страх пропадал. Он обнаружил, что ему гораздо больше нравится, когда она сердится на него, а не боится, ибо он не мог понять причины ее страха.

 Было ему непонятно и то, зачем она специально пыталась навлечь на себя его гнев, учитывая серьезность положения, в котором она находилась. Хотя он сказал, что ему не нужна ее покорность, однако ему было приятно слышать, и это смиряло его гнев, когда она умоляла его овладеть ею. Он положил руку на ее обнаженное бедро и наблюдал, как она затаила дыхание. Но она не открывала глаз, все еще притворяясь спящей. Вот и еще одно проявление неповиновения, на которое он пока не среагировал.

 Безусловно, он ненавидел ее за то, что она тогда сделала ему, и в то же время получал удовольствие от той власти, которую имел над ней. Но желание прикоснуться к ней, когда он уже физиологически был удовлетворен, вызывало у него раздражение.

 Нахмурившись, он отнял руку, решив, что именно в ее присутствии заключалась причина его странного настроения. По крайней мере, это можно исправить и сделать это побыстрее.

 — Можешь идти, женщина. Моя потребность в тебе не включает того, чтобы я делил с тобой свою постель и дальше. Мне не понравилось последние три ночи спать на жестком тюфяке.

 — Не могу не посочувствовать, — дерзко ответила она, скатываясь с матраца на пол. Затем быстро поднялась и направилась к двери.

 Ее сарказм был слишком явным и не позабавил его.

 — Вспоминай мою мягкую постель, когда будешь спать на своем жестком тюфяке, — прокричал он ей вслед.

 Она оглянулась и напряженно улыбнулась ему:

 — Ваша постель уже забыта.

 — Ты была другой, когда умоляла взять тебя.

 Ее лицо покраснело. Хорошо. Это научит ее быть поосторожнее с колкостями. Но как только он увидел ее босые ноги, он позабыл обо всем.

 — Иди сюда, Ровена. — Ее лицо, бывшее только что красным, побледнело, и он поспешно добавил: — У меня нет настроения относить тебя в твою постель только потому, что ты оказалась забывчивой и не захватила с собой башмаки.

 — Я — забывчивой? У меня не было намерений покидать комнату, где я спала. Вы будите меня среди ночи и надеетесь, что я должна быть совсем одетой?

 — Ты не спала. Но это не имеет значения, сейчас ты должна спать здесь, пока я не прикажу утром принести твои башмаки.

 — Я не простужусь, честное слово, нет.

 — Ты собираешься стоять здесь и спорить со мной, женщина? — задал он вопрос.

 Она опустила голову.

 — Нет, — сказала она так тихо, что он едва услышал.

 — Тогда забирайся сейчас же в постель.

 Он больше ничего не сказал, пока она медленно приближалась к кровати, испытывая его нетерпение, его нрав, его благие намерения. Но к тому моменту, когда она, наконец, подошла, он уже испытывал раздражение и не удержался, чтобы не сказать:

 — Сначала сними эту рубашку. Мне не хочется тереться об нее, если я вдруг во сне коснусь тебя.

 Она вздернула голову, чтобы показать ему, что она вовсе не испугалась, как он предполагал. Раньше она старалась скрыть от него свою ярость. Теперь она перестала притворяться и, сдернув через голову рубашку, бросила ее на пол. Такая демонстрация раздражения была просто смешной, но, увидев на ее коже красные пятна от грубой шерсти, он продолжал испытывать чувство досады.

 Проклятая нежная кожа. Он только что сделал исключение, разрешив ей остаться в его постели, чтобы она не простудилась, а теперь он чувствовал, что придется делать для нее и другое исключение.

 Ему не хотелось, чтобы его план возмездия нарушался какими-то случайностями, но тем не менее про себя он отметил, что надо будет сказать Инид, когда та принесет утром башмаки, чтобы нашли какие-нибудь сорочки и платья Ровены. Но пусть это будет последней уступкой, которую он делает из-за того, что она такая маленькая, нежная, легкая. Иначе эта женщина возомнит, что он на самом деле вовсе не испытывает чувства неприязни к ней.

 Чтобы сейчас ей эта мысль не пришла в голову, он позволил себе оглядеть ее обнаженное тело и сказал:

 — Действительно, очень приятно учить тебя, чтоб ты знала свое место.

 — Которое у вас под ногами? — огрызнулась она.

 Он начал сам раздеваться, но прежде чем ответить, одарил ее легкой улыбкой.

 — Если я так пожелаю. А теперь забирайся под одеяло. У меня нет больше желания слушать тебя сегодня.

 Или дальше смотреть на это ласкающее взор тело, которое она и не пыталась уже прикрыть от него.

 Она быстренько сделала так, как ей было приказано, но когда он через несколько секунд, загасив свечи, повернулся к ней, чтобы найти удобную позу, она воскликнула:

 — Я не вынесу, если вы опять ко мне прикоснетесь. Я сойду с ума!

 У него был большой соблазн опровергнуть ее слова. Но вместо этого он сказал:

 — Успокойся. Я слишком устал, чтобы принуждать себя — сколько бы ты ни умоляла меня.

 Но при этом он упрямо обнял и притянул ее к себе так, что она вписалась в изгиб его тела.

 — Я не смогу так заснуть, — пробурчала она.

 — Лучше пожелай, чтоб я смог заснуть, женщина, а то и усталость меня не остановит.

 Она притихла, даже дышать перестала. Он рассмеялся и прижал ее покрепче.

 — Если я возжелаю тебя, никакие твои глупые ужимки не помогут, так что спи, пока я не передумал.

 Она вздохнула и больше ничего не сказала. Уоррик действительно устал, но не настолько, чтобы не ощущать теплоты ее тела. Ее тепло и мягкость были очень приятные, и он понял, что может и привыкнуть к этому, если не будет осмотрительным.