• Malory Family, #2

Глава 44

 — Ты не собираешься опять уходить, надеюсь?

 — Вообще-то собирался, — ответил Энтони, который как раз намеревался натянуть перчатки.

 Стоявшая у двери гостиной Рослин подошла к нему ближе. Домой они вернулись около часа назад, и все это время она набиралась храбрости, чтобы начать разговор. Однако храбрость стремительно улетучивалась. Неужели ей не удастся и сейчас воспользоваться открывшейся возможностью? Нет, она должна довести начатое до конца.

 — Я бы хотела кое о чем поговорить.

 — Хорошо. — Он жестом пригласил ее в гостиную.

 — Не здесь, — быстро произнесла Рослин, слегка краснея при виде вопросительно изогнувшихся при этом бровей мужа. — В моей комнате. Нам там никто не помешает… Мне хотелось бы, чтобы мы были одни, когда я скажу то, что хочу.

 В доме, кроме них, был Джереми. Ей хотелось исключить малейшую возможность вмешательства в предстоящий разговор.

 — Что ж, веди меня к себе, дорогая.

 Судя по безразличному тону, Энтони отнюдь не собирался облегчить ей задачу. А что, если ему и в самом деле все равно? Не окончится ли ее попытка тем, что она в очередной раз просто выставит себя дурой?

 Гоня прочь подобные мысли, Рослин быстро зашагала вверх по лестнице. Энтони шел следом. Ноги едва слушались — он сильно опасался, что будет отнюдь не в восторге от сообщения жены. По его мнению, время для того, что он так жаждал услышать от нее, еще не пришло. Нужно несколько недель, чтобы она поняла до конца, что уже не хочет и не может спать одна. Только тогда Рослин не станет упрямиться.

 Когда Энтони вошел, она уже сидела в шезлонге. Коль это место было уже занято, а расположиться на кровати не позволяли правила приличия, ему пришлось сесть на низкий табурет, стоящий в нескольких футах от туалетного столика. В ожидании разговора он машинально передвинул несколько флаконов с духами и повертел валявшийся рядом с ними сложенный лист бумаги. Развернул он его столь же рассеянно. Но уже первого взгляда на записку было достаточно, чтобы полностью сосредоточить на ней внимание. Написана она была рукой Джеймса!

 — Не мог бы ты наконец взглянуть на меня, Энтони?

 Заметив, как сердито сощурились глаза мужа, Рослин продолжила уже не так громко:

 — Я не знаю, как это сказать… В общем, я была не права.

 — Не права?

 — Да. Я не должна была настаивать на каких-либо ограничениях в наших супружеских отношениях. Я… я бы хотела все начать сначала, как будто моих условий не было.

 Она подняла голову, посмотрев в глаза Энтони.

 В них горел гнев. Рослин ожидала все что угодно, но только не этого.

 — А не с этим ли связано неожиданное изменение в твоем сердечном расположении? — спросил он, показывая записку, которую с какой-то брезгливостью держал двумя пальцами.

 — Что это такое? — насторожилась Рослин.

 — Не стоит затевать новую игру, дорогая. Что это такое, тебе прекрасно известно, — последовал резкий ответ.

 — Нет, я не знаю! — громко возразила Рослин, забывая, что затеяла весь этот разговор, чтобы помириться с мужем. — Где ты взял эту бумагу?

 — На твоем трюмо.

 — Это невозможно. Я переодевалась здесь, когда вернулась после нашей поездки в порт, и этого, не знаю, что там у тебя, — она указала пальцем на записку, — на столике не было.

 — Существует один способ выяснить истину. Правильно?

 Энтони был зол на брата за то, что тот решил все-таки вмешаться в его семейные дела, но еще больше сердился на Рослин. Как она могла устроить весь этот ад, а потом из-за какой-то обыкновенной записки вдруг признаться, что была не права? Он не нуждается в ее прощении, черт побери! Ему нужно, чтобы она желала его, несмотря ни на что. И было бы именно так через некоторое время. Тогда и только тогда он собирался доказать жене, что ее обвинение в его адрес было несправедливым с самого начала.

 Он высунулся в коридор и громко позвал Джереми. Джеймс мог передать Рослин записку только в порту, в чем Энтони сомневался, так как все время находился там рядом с ней. Значит, скорее всего брат передал свое послание через Джереми. Как бы то ни было, позволять жене себя обманывать он не собирался.

 Из двери комнаты Джереми показалась голова племянника.

 — Отец поручал тебе передать что-то моей жене? — не теряя времени, перешел к делу Энтони.

 Из уст парня вырвалось нечто похожее на стон.

 — Провались все пропадом, Тонни. Я думал, ты ушел. Я только что положил… Ты не должен был видеть этой бумаги, — закончил он заикаясь.

 — Ладно, все нормально, юнга. Ничего плохого ты не сделал.

 Теперь Энтони сердился на себя за свою дурацкую подозрительность. Рослин не видела письма. Это очевидно. А это значит… Черт побери, да он же сам воспротивился тому, к чему все это время стремился!

 Он прикрыл дверь и обернулся к Рослин. Она уже поднялась с шезлонга и стояла, указывая рукой на бумагу. Горящие глаза не предвещали собеседнику ничего хорошего.

 — Давать мне это, будь так любезен.

 — Нет, — ответил Энтони не очень решительно. — Послушай, я уже сожалею о своем ошибочном предположении. Извини. А записка совершенно не важная. Что…

 — Я сама хочу определить, важна она или нет. Раз письмо лежало на моем столике, то и предназначалась она мне, а не тебе.

 — Что ж, держи.

 Он протянул ей лежащую на ладони скомканную бумагу. Но когда Рослин взяла ее, Энтони сжал ее руку в своих, не давая развернуть.

 — Ты сможешь почитать письмо чуть позже, — мягко произнес он. — Но сначала скажи мне все-таки, что ты имела в виду, говоря о своей неправоте.

 Рослин мгновенно забыла о злополучной записке, оказавшейся наконец у нее.

 — Я говорила тебе… об ограничениях… Мне не следовало… Я не должна была выдвигать какие-либо условия.

 — Правильно! Это все, что ты хотела сказать?

 Энтони улыбался. И это была та самая улыбка, превращающая ее в воск, тающий в сладком меду.

 — Я приходить к тебе только ради ребенка. Я не должна была… Но я боялась, что слишком привыкну быть с тобой, так, что все, кроме этого, потеряйт значение.

 — Ну и как? — Губы мужа пощекотали ее щеку и коснулись уголка рта.

 — Что?

 — Привыкла ко мне?

 Не дожидаясь ответа, он стал покрывать ее жаркими поцелуями, заставляющими забыть обо всем, останавливающими дыхание, похищающими душу. Рослин пришлось самой осторожно отстраниться.

 — Эй, парень, если ты будешь так целовать меня, я никогда не смогу тебе сказать то, о чем ты спрашиваешь.

 Энтони весело усмехнулся, не выпуская ее из объятий.

 — А в этом и нет необходимости, сладкая моя. Твоя ошибка в том, что ты считала возможным однозначно и по-своему разрешить чертовски сложные вещи. Ты полагала, что я спокойно позволю продолжаться этому странному положению бесконечно долго? Тебе казалось, что я могу принять любые самые нелепые условия нашей совместной жизни, которые ты выдвигала. И вновь ошибка. — Он прервался, смягчив жесткость сообщения нежным поцелуем. — Не хотелось бы огорчать тебя, но ты должна знать, любовь моя, что все твои диковинные правила в любом случае действовали бы лишь ровно столько времени, сколько бы позволил я. А я отвел тебе еще несколько недель. По истечении их ты бы вернулась к здравому смыслу.

 — Или?

 — Или я бы сам переселился в эту комнату.

 — Так вот что ты задумал?! — притворно сердито произнесла Рослин, хотя губы ее при этом подергивались, стремясь расплыться в улыбке. — И полагаю, без моего разрешения?

 — Теперь мы об этом никогда не узнаем, правда? — улыбнулся Энтони. — Ну а теперь договаривай уж все, что ты хотела мне сказать.

 Она пожала плечами, пытаясь уйти от ответа. Но это не сработало. Энтони был слишком близко, чтобы кокетничать. От его объятий кружилась голова. Глаза смотрели так нежно и тепло. Губы призывно напряглись. Он почти не дышал, ожидая ответа.

 — Я люблю тебя, — произнесла она тихо и тут же оказалась в таких сильных объятиях, что стало трудно дышать, и она даже тихонько вскрикнула.

 — О Боже, Рослин, я боялся, что никогда не дождусь от тебя этих слов! Это правда? Ты меня любишь, несмотря на то что я был таким ослом в доброй половине наших стычек?

 — Да, — рассмеялась она, опьяненная столь горячей и искренней реакцией мужа.

 — Ну тогда пора, наверное, тебе прочитать записку Джеймса.

 Такого продолжения Рослин ожидала в данный момент меньше всего. Однако Энтони уже выпустил ее из объятий, осторожно поставив на ноги, и отошел в сторону. Ничего не оставалось, как расправить бумагу. Особого любопытства она не испытывала и начала читать записку скорее в силу необходимости. Послание, адресованное действительно ей, было довольно коротким.

 «Поскольку Тонни оказался слишком тупоголовым, чтобы самому рассказать все, я подумал, что это следует сделать мне. Знай, та маленькая шлюшка из таверны, в связи с которой ты обвиняешь Тонни, была на самом деле моей в тот вечер. Возможно, она и остановила свой выбор сначала на нем, но оказалась в постели со мной. Так что ты ошиблась относительно своего парня, милая девочка. Уверен, он любит тебя».

 

 Прочитав записку, Рослин растерянно посмотрела на мужа. В глазах ее стояли слезы. Он нежно обнял ее, вновь притягивая к себе.

 — Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, Энтони?

 — Ты же меня простила, не так ли?

 — Но ты был не виноват!

 — Тсс, сладкая моя. Все это не имеет теперь никакого значения, правда? Ты единственная женщина, которая нужна мне, которой я хочу обладать с того самого момента, как увидел впервые… Увидел, как ты подглядывала в окошко бального зала, выставив в мою сторону свою очаровательную маленькую попку.

 — Энтони!

 Он громко, не таясь, засмеялся, не забыв, однако, понадежнее обвить ее руками, чтобы не получить оплеуху.

 — Но все обстояло именно так, дорогая. Я был пленен тобой мгновенно.

 — Не очень-то верится. Для такого развратника, каким ты был…

 — Я и сейчас такой, — неожиданно поспешил заверить он. — Ты же не хочешь, чтобы я стал вдруг приверженцем всех принципов морали, не так ли? Нет, я знаю. Иначе нам пришлось бы заниматься любовью исключительно в полной темноте, в соответствующей одежде, которая позволяла бы соприкасаться нашей коже лишь в тех местах и тогда, когда без этого уж совсем нельзя обойтись… Ой! — прервался он, поскольку Рослин довольно чувствительно его ущипнула. — Я вовсе не дразню тебя, дорогая, — продолжил он, усмехнувшись. — Именно так было бы у вас с Вартоном, если бы тебя угораздило оказаться в его постели. Конечно, он мог бы скончаться на месте, если бы… Ай! Все, все… Хватит же щипаться.

 — Тогда будь серьезным.

 — Но я и так более чем серьезен, девочка моя. — Пальцы Энтони скользнули по ее волосам, играя скрепляющими их булавками. Взгляд был устремлен прямо ей в глаза, проникая, казалось, в самую душу. — Нас что-то соединило уже в тот самый первый вечер, когда мы неожиданно оказались рядом и увидели друг друга при лунном свете. Я понял это, когда взглянул на тебя, и мне стало трудно дышать. Если бы ты знала, как мне хотелось, чтобы ты стала моей прямо тогда, в саду Крэндалов. А что ты чувствовала, любимая?

 — Я… я жалела о том, что не могу стать твоей.

 — Правда? — нежно произнес Энтони, и кончики его пальцев защекотали ее щеки и губы, едва-едва их касаясь. — А сейчас ты хочешь меня?

 — Я всегда тебя хотела, Энтони, — прошептала Рослин, обвивая руками его шею, — но боролась с собой. Я боялась, что никогда не смогу доверять тебе до конца.

 — А теперь веришь мне?

 — Мне ничего не остается другого. Я люблю тебя… даже, если ты меня не…

 Он не дал договорить, приложив палец к ее губам.

 — Эх ты, прекрасная моя, глупенькая девочка. Ты что, не дочитала до конца письмо моего брата? Все члены нашей семьи знают, что я до безумия влюблен в тебя, хотя я никому из них об этом и словом не обмолвился. Почему же ты до сих пор в этом сомневаешься?

 — Ты… ты меня любишь? — едва слышно прошептала Рослин.

 — Да разве я позволил бы тебе связывать меня всеми этими условиями, если бы было по-другому?

 — Но почему же ты никогда не говорил мне о своей любви?

 — Ты не хотела выходить за меня, сладкая, — напомнил Энтони. — Мне пришлось поставить тебя в безвыходное положение, чтобы вырвать согласие. Но и после этого ты делала все, чтобы помешать нашему полному сближению. Поверила бы ты мне тогда, скажи я, что люблю тебя? Подумай, однако, мог бы такой человек, как я, так настойчиво добиваться именно брака, если бы не был влюблен?

 — Но, — начала было Рослин и тут же смолкла, обнаружив, что никаких «но» на самом деле нет. Она поцеловала мужа, потом еще и еще, прислушиваясь к радостному ритму своего сердца. — О, Энтони, я так рада, так счастлива! Никогда больше не буду совершать глупости, клянусь…

 — Ты можешь совершать глупости… — говорил он в перерывах между поцелуями, — в любое время… когда захочешь… пока любишь меня.

 — Я не смогу теперь сделать что-нибудь плохое тебе, если и захочу. А ты?

 — Никогда, любимая. Можешь в этом не сомневаться.