• И только сердце знает, #2

Глава 49

 Два дня спустя почти все гости разъехались, если не считать одного графа, выразившего желание остаться еще на неделю. Все это ни в малейшей степени не обеспокоило бы Милисент, если бы не меры предосторожности, никем не отмененные, несмотря на то что свадьба состоялась и даже Вулфрик считал, что Иоанн отозвал своих бешеных псов.

 Однако когда она заговорила о том, что ей давно пора дать свободу, Вулфрик не подумал согласиться. В этот момент он оживленно говорил о том, как ему понравились окна в парадном зале Клайдона, и пообещал уговорить отца сделать такие же.

 Но Милисент едва слушала его, опасаясь, что уже знает ответ на вопрос, который намеревалась задать. Утром она обнаружила, что, если Энн или Вулфрика не было поблизости, ее попросту не выпускали из соляра. И что всего хуже, она поняла это, когда опоздала спуститься в зал, чтобы попрощаться с Роландом, и попыталась выйти из замка.

 Вулфрик уже был во дворе, как, вероятно, и Энн, потому что ее нигде не смогли найти. Но и Милисент не дали пройти дальше порога, и, увидев ее одну в зале, немедленно проводили в соляр, где и заперли — в точности как до свадьбы.

 Наступил полдень. Новобрачные стояли у очага, где могли поговорить свободно, не опасаясь любопытных ушей леди Энн или ее дам. Милисент внимательно выслушала все, что ей хотел сказать муж. Она, как могла, сдерживала гнев и, честно говоря, пыталась не допустить очередной ссоры, поскольку мир с Вулфриком казался гораздо предпочтительнее. Но досада, как обычно, взяла верх.

 — Ты не подумал, что я тоже захочу проститься с Роландом?

 — После того как ты провела с ним почти весь вчерашний день? — чуть более резко, чем следовало, ответил он.

 Но Милисент решила ни на что не обращать внимания.

 — Что общего это имеет с обычной учтивостью?

 — У тебя было достаточно времени, чтобы пожелать ему счастливого пути, прежде чем Фитц-Хью покинули зал, — заметил он.

 Милисент стиснула зубы, но не взорвалась.

 — Можно подумать, ты не видел, что я опоздала! Я так хотела проводить его! Но я тут по-прежнему пленница! Мне не дают выйти во двор, запирают в проклятом соляре, если ни тебя, ни твоей матушки нет рядом. Почему стражники швырнули меня…

 — Швырнули? — сдавленным тоном повторил он, недоверчиво поднимая брови.

 — Втолкнули меня в комнату, — поправилась она.

 — Втолкнули? Они посмели до тебя дотронуться?!

 — Нет, Вулфрик, и не придирайся к словам, — почти прокричала она. — Они настаивали, чтобы я поднялась наверх! Теперь успокоился? Почему меня держат под замком? Мы женаты. Гроза миновала.

 — Гроза не миновала, пока я сам не буду в этом убежден и не получу необходимых доказательств, — сухо отпарировал он. — Здесь все еще остаются гости, прибывшие с собственной свитой и слугами. Я считаю за лучшее поостеречься.

 — А если прибудут новые гости? Об этом ты подумал? Я так и буду вечно сидеть взаперти, как наказанный ребенок?

 — Почему ты капризничаешь? Ведь все это ради твоей же безопасности.

 — Наверное, потому, что больше не нуждаюсь в защите. По крайней мере только у меня хватает ума понять, что всем покушениям пришел конец!

 Последняя фраза прозвучала намеренным оскорблением, но разъяренной Милисент уже было все равно. Удар достиг цели: синие глаза еще больше потемнели, на щеке задергалась жилка.

 — Иногда я думаю, ты специально злишь меня в надежде, что я наконец сорвусь и изобью тебя до полусмерти, — со зловещим спокойствием начал он. — И тогда ты получишь вескую причину ненавидеть меня еще больше. Но на этот раз я проучу тебя.

 Он стиснул ее руку и поволок из зала вверх по лестнице, прямо в спальню, где первым делом закрыл дверь на засов. Милисент даже не пыталась остановить мужа, потрясенная переменой, случившейся в нем всего лишь из-за нескольких резких слов. Но чего она хочет? Ведь рано или поздно это все равно должно было случиться, кому знать, как не ей? Чего ожидать от грубого животного вроде Вулфрика де Торпа, недаром она так не хотела выходить за него. Но всего лишь на третий день после свадьбы? Так скоро?

 Не дождавшись удара, она вынудила себя открыть глаза и взглянуть на мужа. Они стояли посреди комнаты. Он все еще держал ее за руку, но лицо на этот раз было непроницаемым. Ее собственное напряжение было так велико, что казалось, стоит подуть ветерку, и она рассыплется на мелкие осколки.

 — Чего ты ждешь? — вырвалось у нее. — Начинай же.

 Вулфрик долго не отвечал.

 — Не могу, — вымолвил он наконец.

 — Почему?

 — Я скорее отсеку собственную руку, чем причиню тебе хоть малейшую боль, Милисент.

 Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Это признание проникло глубоко в сердце и задело какую-то чувствительную струну. Милисент сама не заметила, как разрыдалась. Никто и никогда не говорил ей такие слова. Разве это похоже на жестокость?! Может, она и тут ошиблась?

 — Жаль, что ты не считал так, когда был моложе, — прошептала она дрожащим голосом.

 — О чем ты, Милисент? Я никогда бы пальцем тебя не тронул. Когда-то я был безжалостно наказан за попытку подойти к тебе ближе и запомнил урок на всю жизнь.

 Милисент нерешительно огляделась и вытерла глаза, стыдясь такого проявления слабости.

 — Когда же это было? Не припомню, чтобы мы встречались, если не считать одного раза, когда я была совсем маленькой.

 Вулфрик грустно улыбнулся:

 — Да, и должен признать, тот день трудно забыть. Я хотел извиниться, пусть и с опозданием, за то, что убил твоего сокола. Мне стало известно это лишь недавно, от матушки. Я не знал, что птица погибла. Поверь, все вышло вовсе не намеренно. Когда ты натравила ее на меня, я просто пытался ее сбросить.

 Он просит прощения за первую Риску? Не за то, что едва не искалечил Милисент? Но он, разумеется, ведать не ведал о ее сломанной ноге. Пусть так, и все же, если бы он не толкнул с такой злобой, ничего бы не случилось. И он считает, что ничего ей не сделал?

 Милисент не смогла сдержать столь долго копившейся в душе обиды.

 — Я не натравливала Риску на тебя.

 — Я сам видел.

 — Нет, я хотела посадить ее на насест, чтобы без помех позвать стражника и приказать вывести тебя, поскольку ты и не думал уходить. Почувствовав, что ее хозяйка гневается, Риска сама напала на врага. Птицу только что приручили, но не успели обучить, поэтому я и не пробовала отозвать ее. Я приблизилась было к тебе, чтобы оторвать сокола и унести, но ты слишком поспешил ударить ее о стену.

 — Я не думал, что покончил с ней, Милисент, иначе немедленно постарался бы загладить вину. Именно потому ты накинулась на меня и едва не убила? Или потому, что так уж сильно не хотела замуж? Что заставило тебя так обозлиться?

 Воспоминания были не слишком приятны, но Милисент должна была выяснить все раз и навсегда.

 — Незадолго до этого один крестьянин забил жену до смерти. Все утверждали, что она это заслужила, что ее смерть яйца выеденного не стоит и как жаль, что теперь некому будет готовить обед бедняге.

 — Простолюдины живут по иным правилам, — заметил Вулфрик. — Ты сама знаешь, что они мало чем отличаются от животных, так что стоит ли их судить?

 — Может быть, но в то время я была так возмущена, что поклялась никогда не выходить замуж. Мне никто не сказал о помолвке, и вдруг появляешься ты и утверждаешь, что станешь моим мужем!

 — Теперь я понимаю, почему ты так разгневалась. Но мне и в голову не приходило, что тебе ничего не известно. Я считал, что твой отец все успел объяснить.

 — Мой отец был так убит скорбью по матушке, что забыл обо всем на свете. И потом никто и не видел его трезвым целых четыре года. Я и понятия не имела, кто ты. В тот день я видела перед собой всего лишь незнакомца, который неожиданно заявляет, что предназначен мне в мужья, — незнакомца, убившего моего сокола и причинившего мне такую…

 Милисент осеклась, не в силах больше продолжать. Глаза снова налились слезами. В этот момент она ненавидела себя за слабоволие.

 — Причинившего тебе… что именно?

 Вулфрик выбрал самый неподходящий момент для того, чтобы узнать правду. Воспоминания душили ее, и обида вырвалась наружу потоком слов.

 — Жестокую боль! Целых три месяца я жила в непрестанном ужасе, мучаясь мыслью о том, что навсегда превращусь в уродину-калеку!

 — Калеку?!

 — Ты отшвырнул меня и ушел, даже не посмотрев, что со мной стало.

 — А что с тобой стало?

 — Я неловко упала прямо на ногу. И сама поставила сломанную кость на место. Не знаю, как сумела сделать это, должно быть, так сильно боялась остаться хромой. Не могла ни плакать, ни кричать — горло перехватило.

 Вулфрик рванул ее на себя, схватил в объятия и судорожно стиснул. Она еще успела увидеть, как побелело его лицо, прежде чем уткнулась носом в широкую грудь.

 — Иисусе, — прохрипел он, — неудивительно, что ты меня ненавидела. Но в тот день мне ничего другого не оставалось, Мили. Я просто не знал, как тебя оттолкнуть, чтобы не причинить зла! Побоялся, что сорвусь и натворю бог знает что!

 — Хочешь сказать, что шестилетнее дитя представляло для тебя угрозу? Я обезумела от скорби и вряд ли сознавала, что делаю, но ты уже тогда был достаточно взрослым, Вулфрик, большим и сильным. Неужели у тебя не было иного выбора, кроме как отбросить меня с такой злостью?

 — Хочешь взглянуть на следы твоих зубов у меня на бедре? Ты впилась в меня, как волчонок, хотя я этого не чувствовал, потому что ты едва не сделала из меня кастрата, ударив головой в пах, так что я обеспамятел от боли. Перед этим твой сокол вырвал кусок мяса у меня на руке. Видишь этот шрам? От удара я упал на колени, а ты в это время раздирала мне лицо ногтями. Единственным выходом было немедленно отделаться от маленькой дьяволицы. Самым быстрым способом было бы ударить по голове и заставить отцепиться, но я пытался пощадить тебя и всего лишь оттолкнул. Но видно, не рассчитал сил. Прости. Богу известно, как я сожалею о том, что причинил тебе столько терзаний.

 Милисент ничего не ответила. Пыталась осознать сказанное, посмотреть на случившееся его глазами, увязать с тем, что знала о нем раньше, и наконец отчетливо поняла: Вулфрик говорит правду. Он не хотел увечить ее. Несчастный случай может произойти с каждым. Ей просто не повезло.

 Вулфрик по-прежнему сжимал ее так крепко, что она едва дышала. По нему было видно, что он расстроен и огорчен едва ли не больше самой Милисент. И, как ни странно, ей захотелось его утешить. Об этом, разумеется, не может быть и речи, но все же…

 — Я все это натворила? — поинтересовалась она наконец.

 — Именно.

 — Ну и молодец же я!

 Вулфрик замер. Отстранил ее от себя, оглядел упрямо замкнутую физиономию и неожиданно хохотнул. Милисент робко улыбнулась. Вскоре оба покатывались со смеху.

 Ей стало так хорошо, что ком в груди незаметно растворился. И когда Вулфрик разжал руки, Милисент уже поняла, что воспоминания о том давнем дне никогда больше не причинят ей мук и за это нужно благодарить Вулфрика. Какая утонченная ирония!