Глава 39

 Свою дочь Уоррик порол тут же в зале, чтобы все это видели, использовав для этой цели пояс из толстой кожи. Ровена откинулась в кресле, в котором ей разрешили сидеть, и закрыла глаза, чтобы не видеть всего этого, но не слышать, что происходит, она никак не могла. Порка была жестокой, Беатрис охрипла от крика, невозможно было слушать, как она умоляла сжалиться над ней. Ровене пришлось закусить губу, чтобы удержаться и не попытаться покончить с этим раньше, чем Уоррик решит, что было достаточно. Когда наконец Уоррик закончил порку, дочь его, совершенно запуганная, полностью раскаялась.

 После того как дамы, прислуживающие ей, помогли ей выйти из зала, Уоррик рухнул в кресло рядом с Ровеной.

 — Это должно было бы умерить мой гнев, но этого не случилось.

 — Но зато повлияло на мой гнев, — сухо ответила Ровена.

 Звук, который он издал, походил на приглушенный смех.

 — Женщина…

 — Нет, простите меня, — сказала она серьезно. — Сейчас не время для веселья. И то, что вы все еще сердиты, вполне понятно. Очень больно узнать, что твое собственное дитя желает причинить тебе неприятности. Но постарайтесь не забывать, что она все еще ребенок и вела она себя по-детски, — это ее попытка отомстить.

 Он в удивлении поднял брови.

 — Ты пытаешься меня утешить, женщина?

 — Боже милосердный, я не осмелилась бы и мечтать об этом.

 На этот раз ему не удалось подавить смех.

 — Я рад, что ты все еще здесь.

 При этих словах Ровена затаила дыхание.

 — Действительно?

 — Да. Мне было бы ужасно неприятно выходить и ловить тебя в такой дождь.

 Она сердито посмотрела на него, услышав такой ответ, но потом увидела, как его губы слегка скривились. Неужели этот наводящий страх дракон подшучивал над ней?

 Удивительно, как спокойно она чувствовала себя с ним сейчас. Поистине он больше не казался ей человеком, захватившим ее в плен и державшим в неволе, и сама себе она не казалась пленницей. Или эта ночь, когда они оба испытывали страсть, действительно положила конец его желанию мстить? Мысль эта показалась очень заманчивой, и ей захотелось проверить, так ли это.

 — Вопрос о воровстве, — начала она осторожно. — Он разрешился к вашему удовлетворению?

 — Да, что касается этого.

 Ровена боялась продолжать разговор. Но так как в его ответе не было раздражения, она, осмелев, задала еще вопрос:

 — А что относительно моего — временного — пребывания в том лесу?

 Он фыркнул, когда она употребила такие мягкие выражения, говоря о том, что на самом деле могло бы оказаться удачным побегом, если бы в этих местах не оказался ее брат, жаждущий возмездия.

 — О чем это ты спрашиваешь, женщина?

 — Должна ли я быть наказана за это?

 — Я же не чудовище, чтобы не понимать, какой вред могло бы принести тебе дальнейшее пребывание в замке.

 Она широко улыбнулась.

 — На самом деле…

 — Не говори этого, — предупредил он.

 — Чего? — спросила она невинно.

 Она совсем не испугалась его нахмуренного взгляда.

 — Поскольку мы уже разобрались с твоим воровством и с твоим побегом, не хочешь ли ты теперь обсудить свою дерзость?

 Ровена посмотрела в его сторону, сожалея, что у него такая хорошая память.

 — Мне бы хотелось, чтобы обсуждение этого вопроса было ненадолго отложено, так как есть еще одна вещь…

 Теперь, когда она уже вплотную подошла к нему, чтобы задать вопрос, она вдруг испугалась. Он был в хорошем расположении духа, несмотря на неприятность, связанную с дочерью. Ей очень не хотелось, чтобы настроение его изменилось из-за нее, не хотелось опять увидеть жестокое выражение лица, которое свидетельствовало о его ярости. Но ей нужно было знать, насколько глубоко было его новое отношение к ней. Или это отношение изменилось только внешне? Наконец она выпалила:

 — Вы все еще намерены отобрать у меня ребенка, Уоррик?

 То, чего она боялась, случилось — сразу же лицо приняло жестокое выражение, рот скривился, глаза сузились, и в голосе прозвучала леденящая угроза:

 — Что могло тебя заставить подумать, что он мне больше не нужен?

 — Я… я так не думала, только…

 — Значит, ты его будешь растить как простолюдинка?

 — Я не простолюдинка! — огрызнулась она. — И мне по праву принадлежат мои земли.

 — У тебя нет никаких прав, кроме тех, которые даю тебе я, — проворчал он.

 — Что вы будете делать с ребенком? — требовательно спросила она. — Кто за ним присмотрит, пока вы будете пропадать на своих проклятых войнах? Какая-нибудь другая служанка? Ваша жена?

 Казалось, он не заметил презрительного тона, с каким она произнесла последние слова.

 — Если ты родишь мне сына, я сам займусь им. Я хочу сына. Дочь? — Он пожал плечами. — Внебрачные дочери — дело довольно неблагодарное, но от них тоже может быть польза. Я недавно узнал об этом.

 Ее так взбесил его ответ, что она чуть было не закричала. Но выходить из себя, как с ней только что случилось, не было смысла, и этим не убедишь мужчину, особенно такого, как Уоррик.

 Поэтому она постаралась сдержать свои эмоции и показать, что она всего лишь раздражена, и спокойным тоном спросила:

 — Ну а воспитание, любовь, необходимые наставления?

 Он поднял брови.

 — Думаешь, я не способен дать все это?

 — Да. Беатрис — прекрасный тому пример.

 Это был жестокий удар, но он попал в точку. Выражение его лица изменилось, он был похож на человека, испытывающего сильнейшую боль.

 Невероятно, но Ровена тоже почувствовала боль, — в груди у нее что-то сжалось от обиды за него, она вскочила со своего места и оказалась рядом с ним.

 — Простите, — воскликнула она и обвила его шею руками и прижалась к нему, выражая тем самым, что она сожалеет о сказанном. — Я не имела этого в виду, клянусь, что нет! Это не ваша вина, что в стране царит беззаконие и вам постоянно приходится отсутствовать и защищать то, что принадлежит вам, вместо того чтобы быть дома со своей семьей. Это проклятый Стефан виноват во всем. Из-за него и мой отец часто покидал нас, чтобы участвовать в сражениях, и теперь вы сами видите, какой неуправляемой я стала из-за этого, хотя со мной была моя мать и она меня наставляла. Вас-то можно обвинить лишь в том, что я перестала вас бояться, и поэтому мой проклятый язык говорит много лишнего…

 — Остановись… успокойся.

 Он дрожал, сжимая ее в своих объятиях. Она попыталась откинуться назад, чтобы увидеть его лицо, но он очень крепко держал ее. И он издавал самые ужасные звуки.

 — Уоррик? — спросила она в ужасе. — Вы… вы не плачете, нет?

 Он затрясся еще сильнее. Ровена нахмурилась, заподозрив что-то неладное. Наконец его голова оказалась над ее плечом. Он лишь взглянул на нее, и его беззвучный смех перешел в громкий хохот. В гневе Ровена вскрикнула и ударила Уоррика в грудь. Он схватил ее лицо обеими руками и поцеловал ее, но он все еще фыркал от смеха, поэтому поцелуй получился очень легким, похожим на щекотку, — по крайней мере сначала. Она рассердилась на него за такую отвратительную шутку, — запустив руки ему в волосы, прижалась своей грудью к его груди. И именно это сразу положило конец его веселью, а через несколько мгновений и ее раздражению.

 Они оба учащенно дышали, когда выпустили друг друга из объятий. Ровене было так хорошо, что не хотелось двигаться, хотя ее и не приглашали сесть ему на колени. Он нашел выход из положения, прижав ее голову щекой к своей груди, и так и держал ее, а другой рукой нежно гладил ее по бедру.

 — Ты так глупа, женщина. Ты даже не можешь как следует поспорить, потому что ты слишком озабочена тем, чтобы не обидеть чувств своего противника.

 В зале они были не одни, но в основном на них не обращали внимания. Но Ровену это особенно не беспокоило, и это удивило ее. Всего лишь несколько дней назад она чувствовала себя униженной из-за того, что ее вот так держали на виду у всех. Но несколько дней тому назад Уоррик и не сказал бы ей ничего подобного.

 Она усмехнулась про себя.

 — Так уж устроено, что большинство женщин испытывают сострадание. Вы меня браните за то, что я обладаю этим чисто женским чувством, Уоррик?

 Уоррик хмыкнул:

 — Я просто подчеркнул, что бывает время, когда надо быть не по-женски немилосердной, и бывает другое время, когда надо быть женственной. Вот сейчас, мне хочется, чтобы ты была женственной.

 Она сладострастно потянулась, еще теснее прижимаясь к нему всем телом. Он глубоко вздохнул.

 — Так достаточно женственно для вас? — поддразнила она его, произнеся это чарующим голосом.

 — Скорее, это немилосердно, или ты хочешь, чтобы я отнес тебя прямо сейчас в свою постель?

 В действительности она ничего не имела против этого, совсем нет, но вместо этого она сказала:

 — Вы забыли, что приказали приготовить купание?

 — Если это сказано, чтобы охладить мою страсть, тогда ты, видимо, забыла то последнее наше с тобой купание?

 — Нет, я не забыла, но похоже, баня опять будет холодной, — предупредила она его.

 Он наклонился и ткнулся носом ей в шею.

 — Ты имеешь что-нибудь против?

 — А тогда я что-то имела против?

 Он довольно хохотнул, поднимаясь и ставя ее на ноги.

 — Давай-ка принеси мне вина. Я надеюсь, на этот раз ты не поперхнешься?

 — Нет, я уверена, что не поперхнусь.

 Ровена еще не привыкла к подобной словесной игре. У нее запылали щеки и участился пульс. В конце концов, она все еще была пленницей и, как оказалось, — пленницей своих собственных желаний. Но, может быть, и Уоррик тоже был таким же пленником?