Глава 18

 Брук так и не ушла из волчьего логова, хотя несколько секунд смотрела на дверь и едва не поддалась искушению убежать. Но, в конце концов, предпочла проигнорировать приказ Доминика. Она подняла один из подносов, расставленных на маленьком обеденном столе, чтобы поднести его к кровати. На нем стояла вазочка с цветами: Марша пыталась загладить вину перед виконтом за то, что задержала его ужин, пока Брук готовилась к вечеру. Он, возможно, и не заметит, какие красивые эти цветы. Когда она ставила поднос на тумбочку у кровати, надо было улыбнуться лорду, но ничего не вышло. Вулфу еще повезло, что она не плюхнула поднос ему на колени.

 – Хотите я вас покормлю?

 Нужно перестать его дразнить! Недаром он пронзил ее негодующим взглядом. И даже не поблагодарил за то, что поставила поднос поближе к нему и протянула тарелку. Неужели у этого человека вовсе нет никакого воспитания или его безмерная грубость адресована исключительно ей?

 Сняв керамическую крышку с тарелки, Брук отнесла ее к обеденному столу, где собиралась спокойно и подальше от него поесть. Она снова делает это: реагирует на его неприязнь и забывает свою решимость заставить его ее полюбить.

 Поэтому Брук сняла крышку со своей тарелки и взяла поднос с собой, а сама уселась в кресло у его постели.

 Она будет любезной, несмотря ни на что, и покажет, как хорошо ему может быть рядом с ней.

 Он не повторил свой приказ убираться. Возможно, слишком проголодался и был занят едой. Марша приготовила запеченную рыбу с острым соусом. Брук нашла ее очень вкусной. На другой половине тарелки лежали свежие овощи. Марша прислала также печенье, маленькие мисочки с маслом и булочки с корицей.

 Доминик без труда дотягивался до всего, что хотел. Впрочем, если не считать раны на бедре, никаких других повреждений у него не имелось, а руки были длинными. Вероятно, когда он встанет, она будет смотреть на него снизу вверх. Найдет ли она его тогда еще более устрашающим? Брук искренне желала, чтобы до этого момента они заключили нечто вроде мира.

 Взяв вилку, Брук попыталась найти такую тему для беседы, которая не касалась бы их скорой свадьбы. И поскольку она хотела больше узнать о его семье, она спросила:

 – Вашей матери здесь нет?

 Он не ответил. Должно быть, спорил с собой, стоит ли отвечать, так что она была довольна, когда он, наконец, соизволил буркнуть:

 – Она постоянно живет в нашем лондонском доме. Здесь слишком много мучительных воспоминаний, чтобы она хотела вернуться на пустоши.

 – Вы поссорились? – предположила Брук. – То же самое можно сказать обо мне и моей матери, но у меня не было такой роскоши, как возможность покинуть дом. До этого момента. Странно, что и в этом у нас есть что-то общее.

 Доминик недоверчиво уставился на нее, после чего угрюмо нахмурился:

 – У нас нет ничего общего. У вас мерзкая привычка – лезть вперед со своими умозаключениями, особенно когда все это на редкость далеко от правды. Мы с матерью очень близки. Она просто отказывается вернуться в Йоркшир из-за воспоминаний о моей сестре, что вполне понятно. Кроме того, она росла в Лондоне. Водоворот светской жизни и старые друзья отвлекают ее от скорби.

 Поскольку на этот раз он упомянул о сестре, не приходя в ярость, Брук осторожно произнесла:

 – Но из-за этого вы разлучены. Она знает, что вы были ранены?

 – Знает, что я дрался на дуэли и по какой причине, но я не хотел ее волновать. Кроме того, я обычно провожу с ней в Лондоне полгода. Там у нас городской дом и еще один в Скарборо, на побережье. Сюда мы приезжаем спрятаться.

 Спрятаться? От чего?

 – Невозможно прятаться, когда вы в доме, куда может войти всякий.

 – Вы не представляете размеров Йоркшира. Мы здесь что-то вроде иголки в стоге сена.

 – В таком случае вам, вероятно, не стоило строить дорогу, которая ведет прямо к вашей двери.

 – Вовсе нет. Дорога изгибается.

 Брук рассмеялась. Просто не выдержала. Слишком хорошо знала, что он не хотел шутить и именно поэтому теперь так грозно на нее смотрит. Ему ее смех не понравился. Но ей все равно. В этот момент она решила, пока находится тут, быть собой, во всяком случае, пока он не запугивает ее своими оскаленными зубами и грозным видом. Хотя, возможно, следовало спросить, не будет ли он возражать.

 Поэтому Брук как можно беспечнее произнесла:

 – Мне никогда не представлялось возможности быть собой. Ни с кем, кроме Фриды. Я пыталась объяснить это раньше, прежде чем вы стали мне досаждать. Но кажется вполне естественным, что с вами я могу быть собой, поскольку скоро вы станете моим мужем. Не согласны?

 Он с любопытством уставился на нее.

 – Я должен понять ваши намеки? Как я могу помешать вам быть собой? Пожалуйста, объясните смысл этого замечания. С вами что-то не так?

 Она едва не подавилась очередным смешком.

 – Вовсе нет. Просто я росла в доме, который никогда не ощущала домом. Мне запрещали все. Видите ли, я была нежеланной дочерью. И когда оказалось, что после моего рождения сыновей ждать уже не приходится, во всем обвинили меня. Поэтому, назвав меня избалованной графской дочерью, вы жестоко ошиблись.

 – И я должен поверить этому, как должен поверить тому, что вы с братом – не одного поля ягода. Не пытайтесь бессмыслицей подобного рода вызвать во мне жалость!

 – Не думаю, что вы вообще знаете смысл слова «жалость»! – взорвалась Брук. – Возможно, ребенком вы пинали щенят. Уверяю вас, для меня вполне очевидно, что вы лишены благородства и доброты. И вовсе не нужно так усердно трудиться, чтобы убедить меня в этом!

 Этим она заработала такой ледяной взгляд, что невольно вздрогнула. Вот тебе и доверительная беседа, и старания получше узнать друг друга, прежде чем они пойдут к алтарю. И, кстати, когда это будет? Они ограничены временем?

 Брук не спросила и ничего больше ему не сказала. Она не доела печенье, оставив его на подносе. И сделала это по привычке делиться едой с Алфридой. Брук отнесла поднос к обеденному столу, но не ушла. У нее здесь было еще одно дело.

 – Доктор оставил бинты? – спросила она, вновь подходя к кровати.

 Доминик махнул рукой в сторону тумбочки. Она не заметила полочки под ним, но сейчас увидела высокую стопку белых тряпочек, разрезанных на длинные полосы.

 Брук взяла одну и уставилась на его правое бедро, гадая, как перевязать рану, не подходя слишком близко. Вряд ли она сможет это сделать, потому что уже краснеет, чувствуя его пристальный взгляд.

 Брук продолжала колебаться.

 – Не стоит так на меня смотреть, – коротко бросила она.

 – А вам не стоит указывать мне, что делать, а что – нет, – отпарировал он.

 – Я бы ни за что не стала этого делать. «Не стоит» означает, что под вашим взглядом мне становится неловко.

 – Понимать ли это так, что мне должно быть стыдно?

 – Нет, я…

 Она захлопнула рот. Он хотел ссоры, чтобы поскорее выгнать ее отсюда. Он по-прежнему пытается заставить ее отказаться за него выйти. Неужели так будет каждый раз, когда она соберется прийти сюда, чтобы ему помочь?

 Может, так и есть. Может, он ненавидит мысль о том, что приходится принимать ее помощь, и потому так груб? Нет. У нее такое чувство, что вражда никогда не кончится. Даже когда он будет здоров…

 Брук колебалась так долго, что Вулф вырвал у нее бинт. Когда он стал обертывать полосой ткани свое мускулистое бедро, она облегченно вздохнула.

 – Осторожнее, не сотрите мазь, – предупредила она. – Фрида советует оставлять раны открытыми, не перевязывать их. Тогда они заживают быстрее. А у меня есть еще одна трава, которая ускорит исцеление. Но пока инфекция не побеждена полностью, вам нужно бинтовать рану.

 – Все, что угодно, лишь бы скорее встать на ноги, – пробормотал он без всяких интонаций. Она глянула на него. Хотя лоб Доминика был сухим, сам он по-прежнему оставался бледным. Видимо, к концу дня он устал.

 Когда Вулф завязывал конец бинта, Брук постучала по столику пузырьком с зельем:

 – Можете глотнуть этого, когда решите заснуть. Это не даст вам проснуться от боли. Крепкий сон – лучшее лекарство. Или можете выпить еще виски, что даст тот же самый эффект. Только не смешивайте одно с другим.

 – Почему?

 – От этого у вас появятся бородавки, – улыбнулась Брук, давая знать, что шутит. Он насупился, очевидно, ничуть не развеселившись, поэтому она добавила: – Просто утром может кружиться голова и будет тошнить.

 – Забирайте свое лекарство. Не доверяю зельям, которых не прописал доктор.

 Очевидно, он имел в виду, что не доверяет ей. Она не оскорбилась. Смысла не было.

 Брук взяла пузырек и предупредила:

 – Утром я приду, чтобы снова наложить мазь. Приготовьте горячую воду. Горячий компресс вас успокоит.

 С этими словами она направилась к двери, не ожидая благодарности. Которой так и не получила. Все отношения выяснены. Обе стороны находятся в состоянии войны. По крайней мере, он так считает. Ей всего лишь нужно быть стойкой, терпеливой и стрелять только мягкими пулями.

 Поэтому она вынудила себя пожелать ему спокойной ночи и закрыла за собой дверь, не дожидаясь очередной гадости в ответ.